КОММЕНТАРИЙ: ВОЙНА НЕПРЕДНАМЕРЕННЫХ ПОСЛЕДСТВИЙ

Третьего сентября днем, когда перестрелка стала затихать, а катастрофические последствия осады в Беслане только начинались, я сидел в телевизионной студии международной службы Би-Би-Си и беседовал в прямом эфире с российским аналитиком.

Вдруг новое сообщение вспыхнуло на строке информационных агентств: российские службы безопасности заявляли, что среди убитых захватчиков они обнаружили девять арабов и одного «негра» (этот термин до сих пор без всякого смущения употребляется в России по отношению к представителям африканской расы). Мой собеседник и я согласились, что если данное сообщение соответствует действительности, то этот факт имеет большое значение для определения сущности бесланской трагедии: это будет означать, что Беслан атаковала группа, имеющая явные связи с Ближним Востоком и более широким фронтом «международного террора».

На следующий день президент Владимир Путин выступил с обращением к россиянам по поводу случившегося в Беслане. В этой страдальческой речи Путин сообщил своему народу, что тот находится в состоянии войны. В своем выступлении он сделал мощный упор на исторический и международный контекст событий, взывая к ностальгии по сильному советскому государству и предостерегая о том, что враги России хотят развала страны. Выражения часто были туманными, но суть сообщения сомнений не вызывала: угроза России шла извне. «Это нападение на нашу страну», – заявил Путин. Слово «Чечня» не упоминалось ни разу.

Но постепенно более неизбежная истина стала проявляться в Беслане: почти все захватчики школы были выходцами с Северного Кавказа. Сначала российские власти признали, что так называемый «негр» был принят за такового ошибочно вследствие того, что всё его лицо было покрыто сажей из-за пожара в школе. Потом они начали отступать от своих прежних утверждений о так называемых убитых арабах. Позднее пресловутый чеченский лидер боевиков Шамиль Басаев, который взял на себя ответственность за организацию нападения, заявил, что в группе был 31 участник, и только двое из них были арабского происхождения.

Эта очевидная правда была, в определенном смысле, еще страшней. Она означала, что те мужчины и женщины, которые наполнили взрывчаткой спортзал школы № 1 в Беслане, те, чьи действия унесли жизни около 400 человек, половина из которых были дети, – почти все эти люди были местные, говорящие на том же языке и принадлежащие к той же культуре, что и их заложники. Что бы ни говорил президент Путин, и несмотря на некоторые связи с международными джихадовцами, этот конфликт остается проблемой России «отечественного производства»: его ужасы были посеяны дома, в своей стране.

Как же так случилось, что целое поколение сельских мальчиков и девочек, родившихся в атеистическом Советском Союзе, превратилось в исламистских боевиков-смертников и детоубийц? Что произошло? Ответ на этот вопрос или, по крайней мере, его основная часть заключается, безусловно, в том, что происходило в Чечне в течение последних десяти лет, с тех пор, как российские войска впервые вторглись на территорию Чечни в декабре 1994 года.

Чеченский конфликт представляет собой классический пример проявления закона непреднамеренных последствий. Военная кампания, развернутая Борисом Ельциным в 1994 году якобы для того, чтобы способствовать возвращению Чечни в состав Российской Федерации и «восстановлению конституционной законности и правопорядка», самым очевидным и безобразным образом привела к отчуждению всего чеченского населения и беспричинному разгулу беззакония и насилия со стороны российской армии.

С чеченской стороны, пожалуй, самым странным непреднамеренным последствием явилось то, как целый слой чеченского общества пришел к воинствующей религии. Сейчас чеченцы-исламисты называют чеченскую столицу, город Грозный, «Джохаром» по имени первого президента их несбывшегося независимого государства, Джохара Дудаева. Но сам Дудаев был бывшим генералом советских стратегических войск, продуктом коммунистической системы, женатым на русской и обожающим, как известно, коньяк. Его первая чеченская конституция была составлена по образцу эстонской, и в своем интервью Литературной газете в 1992 году он расхваливал ее следующим образом:

«Я бы хотел, чтобы Чеченская Республика была конституционным светским государством. К этому мы стремимся, этот идеал преследуем... Если же религия берет верх над светским конституционным устройством – проявляется испанская инквизиция, исламский фундаментализм в ярко выраженном виде.»

Дудаев, как и многие другие чеченцы, пытался заново познать свое мусульманское историческое наследие как способ сформировать новое чеченское самосознание. Но я слышал, как люди шутили, что он так мало знал об исламе, что по телевидению призывал чеченцев молиться три раза в день!

Горные селения Чечни могут лучше рассказать об истинной сущности чеченского традиционного самосознания. Там повсюду возвышаются каменные оборонительные башни, свидетельствующие об удивительном уровне инженерного мастерства. Точно такие же башни можно увидеть и на грузинской стороне гор, что говорит о тех временах позднего средневековья, когда чеченцы были в основном язычниками. Ислам только начал проникать сюда в восемнадцатом веке, и это было очень специфическое направление, состоящее из двух суфийских братств (тарикатов), Накшбандия и Кадирия. Десятки святынь, посвященных суфийским святым и предкам, традиционные места поклонения как горным праотцам, так и религиозным деятелям, разбросаны по всей Чечне. Сплоченность этих горных общин замешана на мощных традициях коллективного принятия решений, самодостаточности и уважения к обычаям и предкам.

А есть, или была, другая Чечня, более современная и русифицированная. Ее центром был Грозный с его нефтяным институтом, университетом, музеем, архивом, школами. Постепенно новое поколение чеченцев извлекало пользу из советского образования, и формировался новый профессиональный класс. В долгосрочной перспективе этой группе обрусевших чеченцев стало, в общем-то, все равно, в каком государстве они живут, при условии, что их основные права и свободы расширялись.

Борис Ельцин положил всему этому конец. Развязав свою жестокую войну в 1994 году против дудаевского странного, полу-автономного феодального владения, он фактически разрушил чеченское общество, оставив зияющую дыру, которая до сих пор так и не заполнена.

Преувеличить весь ужас бомбежки Грозного российскими воздушными силами с декабря 1994 года по январь 1995 трудно. Предполагаемая цифра в 27 000 убитых мирных жителей, вероятно, завышена, но погибли, действительно, многие тысячи людей, и как правило, это были самые слабые, старые и самые беззащитные, причем среди них было много русских, и всё это ради того только, чтоб заявить, что этот город принадлежит российскому государству. Всякий, кто был свидетелем того апокалипсиса, не мог удержаться от комментария: «Если это – решение, то я предпочитаю проблему».

Для меня вся трагическая абсурдность происходящего выразилась в несчастье, случившемся в одном доме, который я навестил в феврале 1995 года. Дедушка, хромой ветеран Отечественной войны, был только что сбит насмерть группой пьяных российских солдат на бронемашине. Погибший старик был несравнимо большим патриотом русской государственности, чем его убийцы.

Российские бомбардировщики не только принесли смерть тысячам людей, но и уничтожили городскую и профессиональную часть Чечни. Нефтяной институт, университет и архив – всё это было разрушено. К весне 1995 года Чечней руководили с гор. И вот тогда на эту новую Чечню стало осуществляться еще одно нашествие, меньшее по масштабу и идущее с другого направления. Стали прибывать первые исламистские добровольцы, в основном с востока, через Азербайджан и Дагестан.

Мемуары исламистского волонтера из США Аукаи Коллинса под названием «Мой джихад» говорят о том, насколько далеки были эти приходящие исламисты от реалий чеченской ситуации. Коллинс пишет, что он чувствовал себя как дома в лагере боевика Хаттаба, родившегося в Саудовской Аравии, потому что «арабы были более религиозны». Зверства, которые он вершил, например, расстрел российских пленников, указывают на то, что конфликт начинал превращаться в нечто еще более опасное.

Чеченские боевики постепенно разделялись на два течения. Основная масса боевиков в 1994-1996 годах взялась за оружие из целой смеси побуждений: национализма, злобы, мести и простого желания выжить. Лидер этого прагматичного националистического движения Аслан Масхадов, еще один военный офицер, получивший образование в Советском Союзе, стал единственным народно избранным президентом Чечни в 1997 году.

Но к тому времени, как повстанцы изгнали российские войска, и Масхадов стал номинальным лидером, исламисты начали задавать тон и получать большой приток средств из Саудовской Аравии и государств Персидского залива. Сотни джихадовцев ошибочно углядели в Чечне новый плацдарм для своей международной борьбы. Одним из них был правая рука Усамы бин Ладена, Айман аль-Завахири, который был задержан в Дагестане и провел там шесть месяцев, пользуясь поддельным паспортом, а затем был депортирован. Вторая конституция Чечни, как любит подчеркивать политолог Александр Искандерян, была создана не на основе эстонской модели, а в подобие суданской.

Неспособность Масхадова противостоять исламистам явилась причиной дальнейших расколов и привела, в конце концов, к тому, что Ахмад Кадыров, суфийский муфтий и боевик, перешел на сторону русских в 1999 году. Позднее он стал чем-то вроде чеченского Наджибуллы: правил с помощью коррупции и запугивания, сражался против своего бывшего товарища по оружию Масхадова и стал ставленником России на посту президента Чечни в 2003 году. В мае этого года его убили.

В 2004 году основной конфликт в Чечне, имеющий место сейчас, представляет собой гражданскую войну между армейскими силами, которые возглавляют наследники Кадырова, и исламистами во главе с Шамилем Басаевым.

Означает ли это, что Чечня на самом деле стала передовой линией в войне с терроризмом, как любит утверждать Путин?

Лишь в определенной мере. Безусловно, к осени 1999 года, когда Москва снова вторглась на ее территорию, в Чечне присутствовали джихадистские элементы. Но нет свидетельства тому, что с тех пор их количество значительно возросло: высокие горы Кавказа не пропускали почти никого. Война истощила их ряды, и Чечня далеко не Афганистан: это маленькое место, где большинство боевиков большую часть времени живут в селах и не в состоянии содержать большие группы иностранцев.

То, что произошло, на самом деле еще страшнее. Радикальная группа чеченцев перешла в военизированный ислам вообще без особой помощи из-за рубежа. Они скрестили информацию, полученную от Хамаса и с Ближнего Востока – атрибуты боевика-смертника, видеозаписи, пояса с взрывчаткой, головные повязки и маски – с давней традицией мщения и, таким образом, превратились в весьма грозных существ.

Наибольшую тревогу вызывают так называемые «черные вдовы», женщины-смертницы, которые произвели уже более десятка взрывов, связанных с Чечней. Данные о них очень туманны. Похоже, члены их семей погибли в результате зверств российской армии. Возможно, некоторые из них были изнасилованы, одна из смертниц, схваченная в Чечне в прошлом году, была беременна. И почти наверняка их подвергли активной идеологической обработке боевики.

Любого человека, который, как и я, видел Чечню всего лишь десять лет тому назад, когда она все еще заметно представляла собой часть постсоветского пространства, всё это невыразимо и бесконечно угнетает. Ни одно общество на земле, пожалуй, не испытало такого стремительного упадка. В то же время на территории России за пределами Чечни параллельное разложение взглядов и позиций происходило с большой скоростью. Чувство отчуждения между чеченцами и русскими, которые когда-то имели так много общего, теперь настолько велико, что нетерпимость, которая показалась бы шокирующей всего десять лет назад, сейчас стала нормой.

А между двумя воинствующими крайностями оказалось, как между молотом и наковальней, молчаливое большинство обычных чеченцев. Сложно представить более несчастливых людей. Им пришлось выстрадать десятилетие бомбежек, пыток, мародерства и вымогательств со стороны российских войск, а также опустошения, причиняемые исламскими радикалами. И хотя они, вероятно, мало об этом догадываются, их также очернили по ассоциативному принципу в глазах мировой общественности, которая слишком часто применяет эпитет «чеченцы» как синоним варварства и терроризма.

Многие чеченцы, с которыми я беседую, утверждают теперь, что независимость как таковая исчезла с повестки дня. Основными задачами сейчас являются выживание, права, безопасность и восстановление. Учитывая тот факт, что российские силы безопасности создавали Чечне проблемы, а не решали их, для меня очевидно то, что единственный способ прервать замкнутый круг насилия – это интернационализация путем привлечения международных наблюдателей. Но и Москва, и мировая общественность все еще очень далеки от того, чтобы это признать. Сколько еще боли потребуется – сколько еще Бесланов, посмею спросить, хотя и сильно надеюсь, что буду неправ – прежде чем Россия и весь остальной мир начнут выплачивать свой долг этой несчастной земле?

Томас де Вааль, редактор Кавказской службы IWPR. Статья была впервые опубликована в «Index on Censorship» 18 ноября этого года.